Антонина уже несколько часов сидела неподвижно, вспоминая эпизоды из их с Лёнечкой жизни. Как же они были счастливы! Но это было так давно, что теперь ей казалось, что все происходило лишь во сне. Последние годы были не такими радужными, как когда-то. Три года назад Леонид, ее любимый муж, заболел. Всегда здоровый, цветущий, жизнерадостный мужчина, и вдруг – инсульт! Вердикт врачей положил начало новому витку в их жизни.
Тоня, конечно, не отчаивалась поначалу, видела много примеров, когда после инсульта люди восстанавливались, даже если по несколько раз переносили. Но время шло, а Лёне лучше всё не становилось. Правая сторона совсем не функционировала, речь различить можно было с огромным трудом. Первое время Тоня даже не выходила из его палаты, потом могла себе позволить на пару часиков домой поехать, чтобы душ принять, переодеться, приготовить для мужа бульончик.
А когда врачи бессильно развели руками, дескать, сделали всё, что смогли, теперь домой забирайте, продолжите лечение уже самостоятельно, под наблюдением врача из поликлиники. Теперь для Тони начались тяжелые будни. Вера в то, что муж когда-то встанет, угасала с каждым днем. Казалось, что он не хотел бороться или сам не верил, что выздоровление возможно. Тоня и плакала, и уговаривала с силами собраться, но Леонид лишь прикрывал глаза, чтобы спрятать блеснувшую слезинку.
В эти дни Тоне хотелось, чтобы сын с ней разделил заботы об отце, видела она, как не хватает его Леониду. То и дело поглядывал в сторону прихожей, в ожидании, когда вернется Павлик, но тот приходил домой после полуночи и в таком виде, что Антонина поскорее провожала его в комнату, укладывала спать, лишь бы Леня не понял, что сын начинает спиваться. У него еще со школы проявлялись пагубные привычки, но отец держал его в «ежовых рукавицах», а теперь Павел почувствовал свободу.
– Павлик, ты бы об отце подумал, – причитала мать, принося утром в постель ему свежий кофе с блинами, – Ему и без того несладко быть прикованным к кровати, еще ты такие корки мочишь. Думаешь, что если он не видит тебя вечерами, то не понимает ничего? Он сердцем чувствует, а ему сейчас покой необходим. Одумайся, сынок. Пора к чему-то стремиться начать…
Сын только морщился, не отвечая ничего. Пил кофе, принимал душ, забегал к отцу, чтобы сказать: «Привет, па! Ты держись! Погнал я!». И убегал, опять до поздней ночи. В свои двадцать четыре года парень еще даже четкой цели в жизни не имел. Работал, где придется. Институт забросил. А теперь еще стал в дом девиц водить. Слова матери его ничуть не трогали, и Тоня даже думать опасалась, что будет, если Лени вдруг совсем не станет. Пока он был здоров, у сына хоть какой-то был ограничитель, а теперь, отрывается видимо, за все годы, что его сдерживал отец.
И Леонид, как будто услышав Тонины безмолвные рыдания, начал предпринимать какие-то попытки к поправке. Постепенно речь его стала внятной, появился живой блеск в глазах и однажды утром, когда Паша убежал, как всегда, увлекая за собой очередную девицу, что ночевала вместе с ним, Леонид попросил Тоню присесть и послушать, не перебивая.
Антонина села на краешек кровати, едва дыша, чтобы не тревожить Леонида, который, казалось, собирался сказать что-то важное. Его глаза, обычно спокойные и бесконечно уставшие, теперь излучали особое напряжение.
– Тоня, милая, – начал он тихим голосом, который она с трудом различала. – Мне нужно с тобой поговорить. Я долго молчал, всё надеялся, что этого делать не придется. Но я не могу больше носить в себе эту тяжесть.
Антонина осторожно взяла его за руку, чувствуя, как её сердце забилось сильнее. Что-то в его тоне заставило её насторожиться.
– О чём ты, Леня? Говори, я слушаю.
Он откинул голову на подушку и прикрыл глаза, будто собираясь с мыслями, а затем, с усилием переведя дыхание, начал рассказывать.
– Помнишь, как ты рожала Пашку? Роды были тяжелыми. Ты долго не могла прийти в себя. Я сидел в холле, ждал, волновался. Все вокруг казались такими счастливыми — мужчины выходили из родильных залов, кто с цветами, кто с плачем от радости. А ко мне подошел врач… Он смотрел на меня таким взглядом, что я сразу понял – что-то не так.
Антонина почувствовала, как холодный пот начал проступать на её лбу. Она вспомнила тот день, больничные стены, как она теряла сознание и снова приходила в себя, а рядом были врачи, поддерживающие её, шепчущие что-то успокаивающее. Но что было дальше, после того, как её забрали на операцию, она не помнила. Всё было как в тумане.
Леонид продолжал, его голос становился всё тише, но при этом яснее, каждое слово резало, словно ножом по сердцу.
– Врач сказал мне, что наш сын умер. Он не прожил даже и нескольких минут на этом свете… Я не знал, как тебе это сказать, как вынести это самому. Но беда не приходит одна… Сразу же сообщили и вторую новость, что из-за осложнений, возникших во время родов, ты никогда больше родить не сможешь. Я был просто сам не в себе, готов был крушить все вокруг, обещал, что засужу их всех… И тогда меня проводили в кабинет главврача… Он пытался убедить меня, что их вины в том нет, что в суде я ничего добиться не смогу, себе же только хуже сделаю, и осторожно предложил вариант. Сказал, что есть другой ребёнок. Брошенный мальчик. У матери это был уже шестой ребенок, и она отказалась от него, просто ушла, не оглядываясь. И тогда я… согласился. Я не хотел, чтобы ты страдала. Я не мог вынести мысли, что ты никогда не сможешь стать матерью, ты же так мечтала об этом.
Антонина смотрела на мужа широко открытыми глазами, не в силах произнести ни слова. Её сознание отказывалось принять услышанное. Паша… не её сын?
– Я думал, что это правильное решение, – продолжил Леонид, стараясь не смотреть на неё. – Думал, что это не имеет значения. Мы будем любить его, как своего. Но с годами я начал понимать, что что-то идёт не так. Ты ведь сама видела. Мы старались, Тоня, как могли. Но… гены – это сильная вещь. Он не наш, Тоня. И я тысячу раз пожалел, что тогда не сказал тебе правду. Может, лучше было бы жить вдвоём, без детей, чем с тем, кто не хочет быть частью нашей семьи.
Леонид замолчал, и в тишине было слышно лишь мерное тиканье старинных настенных часов, которые всегда висели в их гостиной. Антонина сидела неподвижно, глаза её застилала пелена. Перед ней внезапно пронеслись все те годы, когда она в любви растила Пашу, его первые шаги, первые слова, радости и горести, детский смех и подростковый бунт. Теперь всё это казалось каким-то чужим.
– Прости меня, Тоня, – прошептал Леонид, глядя на неё умоляюще. – Я не могу больше носить этот груз. Ты всегда была для меня самым дорогим человеком, и я не хотел тебя расстраивать. Но теперь… Я должен был тебе сказать.
Антонина чувствовала, как её сердце разрывается в клочья. Она закрыла лицо руками, стараясь сдержать слёзы, но они катились по щекам, одна за другой. Глубоко внутри неё что-то сломалось, но она не могла злиться на мужа. Как бы это ни было больно, она знала, что Леонид поступил так, потому что любил её. Он принял это решение, пытаясь оградить её от боли.
– Леня… – наконец заговорила она, убирая руки от лица и глядя на него с печалью, но без упрёка. – Я понимаю. Понимаю, почему ты это сделал. И я не буду тебя в этом винить. Ты сделал это ради меня, ради нас… Ради того, чтобы я не чувствовала пустоты. Ты дал мне возможность быть матерью, пусть даже так.
Она сжала его ослабевшую руку в своих ладонях, пытаясь передать ему всю свою поддержку, всю свою любовь.
– Мы с тобой справимся, Леня, – шепнула она, склонившись к нему. – Всё, что было, остаётся в прошлом. Главное, что мы были вместе, и ты всегда был рядом.
Леонид с трудом улыбнулся, глядя на неё с благодарностью в глазах. Он чувствовал, что с этим признанием пришло облегчение. Антонина теперь знала правду, и он больше не будет носить этот тяжёлый секрет.
Но, как бы ни старалась Тоня уберечь своего Леню, через неделю его не стало. Антонина была рядом с ним до самого конца, держала его за руку, шептала слова любви и утешения, когда он делал последний вздох.
Прошло девять дней после похорон. Днём приходили близкие друзья семьи, чтобы помянуть Леонида, а когда они ушли, Антонина осталась одна. Вечер опускался на город, в доме царила тишина, которую изредка нарушал звук ветра за окном. Тоня сидела за кухонным столом, глядя на фотографию Лёни, и в голове мелькали обрывки воспоминаний о их счастливой жизни. Но это было уже в далёком прошлом, теперь ей предстояло жить без него.
Домой вернулся Павел. Он был не один, с девушкой, которую Антонина уже видела мельком не в первый раз. Девушка молча прошла за ним, стараясь держаться в тени.
Павел, не замечая настроения матери, достал из сумки бутылку вина и, поставив её на стол, сказал:
– Это Юля, мам. Моя невеста.
Антонина, не поднимая взгляда на сына, тихо спросила:
– Ты помнишь, какой день сегодня, Паша?
Он пожал плечами, хмыкнув:
– Да обычный день.
Тоня тяжело вздохнула, молча начала накрывать на стол, а Павел продолжил с тем же бесцеремонным тоном:
– Я тут подумал, что тебе пора освободить квартиру, мам. Твоё место теперь на даче. А мы с Юлей здесь жить будем.
Тоня выронила из рук тарелку. Глухой звук, с которым она разбилась о пол, эхом отозвался в её душе. Она медленно подняла голову и посмотрела на сына. В голосе её была почти мольба:
— Паша, ты ведь шутишь? Не может быть, чтобы ты это всерьёз…
Павел, поджав губы, скрестил руки на груди и невозмутимо посмотрел на неё.
— Нет, не шучу. Мне пора строить свою жизнь, свою семью. И для этого мне нужно пространство. Ты ведь понимаешь, мама, что нам с Юлей нужно свое гнездышко вить, а тебе… в твоём возрасте… самое время на дачу перебраться. Воздух там чище, да и дел полно — сад, огород…
Тоня почувствовала, как земля уходит из-под ног. Сердце замерло, и в голове крутились только слова мужа, прозвучавшие совсем недавно: «Это не наш сын». Но, несмотря на всю боль, Тоня собрала остатки сил и тихо, но твёрдо спросила:
— А почему бы тебе самому не переехать на дачу? Ты и Юля, будет вам свое пространство…
— Что? — Павел громко засмеялся, почти в лицо ей. — На дачу? Да там скукота! Если только когда состаримся. Нет, мам, я тебе даю пару дней на то, чтобы ты освободила квартиру. Если не уедешь сама, я помогу тебе собрать вещи.
С этими словами он схватил со стола принесённую бутылку вина, два стакана и, ухватив Юлю за руку, потащил её в свою комнату, громко закрыв за собой дверь.
Тоня стояла в пустой кухне, словно ее оглоушили чем-то тяжелым. Она медленно опустилась на стул, не в силах больше держаться на ногах. Её разум отказывался верить в происходящее. Сын, тот, которого она любила всем сердцем, хотел выгнать её из дома, который она вместе с Леней строила всю жизнь, где каждая деталь, каждый уголок был пропитан воспоминаниями их совместного счастья. Слёзы, которые Тоня давно научилась сдерживать, наконец, прорвали плотину.
Уснуть этой ночью она так и не смогла. В голове пульсировали мысли: «Это не наш сын…». Леонид носил этот страшный груз столько лет, а она даже не догадывалась. Её сердце разрывалось от смешанных чувств. Её мальчик, как бы она ни старалась оправдать его поведение, больше не был тем, кого она когда-то с нежностью держала на руках. Что-то в нём сломалось, и эта трещина становилась всё глубже.
На рассвете, едва первые лучи солнца пробились сквозь шторы, Тоня приняла решение. Она позвонила в клинику и узнала, что нужно для ДНК-теста. Процедура оказалась несложной. Она сделала всё быстро и втайне от Павла, который, как всегда, был занят своими «делами». Её внутренний голос молчал в те дни, будто бы сама реальность отказалась признавать правду, но спустя неделю она держала в руках результаты, которые подтвердили слова Леонида – Павел не был её сыном.
Сердце антонины разрывалось, но в то же время это открытие принесло странное облегчение. Теперь всё стало на свои места. Гены… как часто она говорила себе, что с Павлом что-то не так, что ни она, ни Леонид не воспитывали его таким. Но она всегда списывала это на влияние улицы, компании, возраста. А теперь… всё имело своё объяснение.
Тоня старалась сохранять самообладание, но с каждым днем жизнь в собственной квартире становилась всё невыносимее. Юля теперь ходила по квартире как хозяйка, командовала, раздавала распоряжения и даже позволяла себе критиковать Антонину за «старомодные» привычки. Паша поощрял такое поведение своей избранницы, и сам регулярно устраивал матери скандалы.
Всё дошло до апогея в один из вечеров, когда Паша вернулся домой слишком пьяным. Едва держась на ногах, он начал требовать, чтобы мать немедленно «выметалась» на дачу.
— Ты меня не поняла? Я же сказал – собирайся и уезжай! Хватит тут сидеть, как памятник!
Антонина не успела ответить, как он шагнул к ней, схватив за руку. Он даже замахнулся на неё, и это стало последней каплей в чаше Тониного горя. Она почувствовала, как вспыхивает гнев, долго копившийся внутри неё. Тоня не стала ждать, пока ситуация выйдет из-под контроля, и вызвала полицию. Когда Павла увезли, она поняла, что больше медлить нельзя. На следующий день Антонина обратилась к адвокатам, чтобы доказать, что Павел не был их с Леонидом сыном и лишить его прав на наследство.
Дело тянулось долго. Процесс оказался не таким быстрым, как она надеялась, но Тоня терпеливо ждала. Внутри неё боролись две силы: боль оттого, что она теряет сына, пусть и неродного, но по-прежнему любимого, и решимость защитить себя и память о Лёне. Когда она, наконец, получила положительное решение суда, Павел был вне себя от ярости. Он кричал, обвинял её в предательстве, заявлял, что она его никогда не любила. Но она уже не могла его слушать. Материнская любовь была затоплена горечью и разочарованием.
Однако Тоня не смогла оставить его ни с чем. Она отдала ему дачу, оставила машину Леонида, и, собрав остатки своих сил, продала квартиру. С деньгами от продажи она уехала в другой город, подальше от всего, что напоминало ей о прошлом и от Павла, который, как теперь ей было ясно, может пойти даже на преступление. На сердце было очень тяжело, но Тоня знала, что это единственный способ обрести покой.
В новом городе Тоня начала жизнь с чистого листа. Для начала она сняла небольшую квартиру, устроилась работать в местную библиотеку и постепенно стала обживаться. Иногда её охватывали воспоминания о том, как она любила Павла, как воспитывала его, как верила в то, что он станет достойным человеком. Но сейчас понимала, что его выбор был за гранью того, что она могла бы простить.
Прошли месяцы, и жизнь Тони вошла в привычное русло. Она уже редко вспоминала о прошлом, хотя порой, в тихие вечера, сидя на кухне своей новой небольшой квартирки, она тянула руку к телефону, желая узнать, как дела у Павлика. Но каждый раз отказывалась от этой мысли. Её сын выбрал свой путь, и ей оставалось только жить дальше, бережно сохраняя в сердце те немногие моменты, когда они были настоящей семьёй.