– С днем защитника отечества, любимый! – Мария протянула мне изящно упакованную коробку, перевязанную красной лентой.
– Что там у тебя? – я улыбнулся, разглядывая загадочный блеск в её глазах.
Честно говоря, я не ожидал такого подарка. Обычно двадцать третье февраля в нашей семье проходило довольно скромно – носки, пена для бритья, может быть, новый галстук. Но в этот раз коробка была явно больше обычного.
– Открывай скорее! – Маша подпрыгивала от нетерпения, как наша пятилетняя дочка Алиса, когда ей дарят новую куклу.
Я аккуратно развязал ленту, стараясь не порвать упаковку – привычка, оставшаяся с детства, когда мама учила меня беречь подарочную бумагу. Внутри лежал он – тот самый антикварный ночник в стиле ар-деко, который я случайно увидел полгода назад на блошином рынке. Тогда у меня не хватило наличных денег, а когда я вернулся через неделю, его уже продали.
– Маша… как ты… где ты его нашла?
– У меня свои секреты, – подмигнула она. – Нравится?
– Он идеальный.
***
Вечер проходил как обычно. Алиса и трехлетний Миша носились по квартире, играя в догонялки. Я пытался заставить их сесть за стол.
– Дети, если не поужинаете, десерта не будет!
– А что на десерт? – Алиса резко затормозила, чуть не сбив младшего брата.
– Мамин фирменный шоколадный пудинг.
– С карамелью? – уточнил Миша, облизываясь.
– С карамелью, – подтвердила Маша, расставляя тарелки.
Ужин прошел в теплой атмосфере. Маша рассказывала о своих успехах на работе – она недавно получила повышение в своем рекламном агентстве. Я делился новостями из своего архитектурного бюро. Дети перебивали нас историями из садика.
***
Ночью, когда все уже спали, я спустился на кухню выпить воды. Новый ночник стоял на тумбочке, отбрасывая причудливые тени на стену. Я решил еще раз полюбоваться его деталями – все-таки такая редкая вещь. Взял его в руки, повертел… и заметил странный шов на основании. Он был едва различим, но определенно не должен был там быть – я достаточно разбирался в антиквариате, чтобы это понять.
Любопытство взяло верх. Я осторожно поддел шов отверткой из ящика с инструментами. Основание легко открылось, будто было создано для этого. Внутри я увидел то, что перевернуло всю мою жизнь – маленькую камеру и записывающее устройство, искусно вмонтированные в винтажный корпус.
Сердце заколотилось как сумасшедшее. В горле пересохло. Я сел прямо на пол, держа в руках разобранный ночник, и пытался найти любое другое объяснение, кроме очевидного. Может, это часть антикварного механизма? Нет, слишком современная техника. Может, предыдущий владелец установил? Но Маша так странно улыбалась, говоря о “своих секретах”…
Руки тряслись, когда я подключал найденное устройство к ноутбуку. Экран моргнул, и передо мной открылась папка с сотнями файлов – я получил доступ к облаку. Каждый помечен датой и временем. Я открыл случайный – запись из нашей спальни, когда я читал перед сном. Второй – я работаю за столом в кабинете. Третий – разговариваю по телефону с мамой… Господи, даже этот разговор она записала.
– Папа, ты чего не спишь? – сонный голос Алисы заставил меня вздрогнуть.
– Солнышко, иди в кровать, – я поспешно закрыл ноутбук. – Просто работаю.
– А мама говорит, что ночью работать вредно.
Мама говорит… От этих слов меня передернуло. Что ещё говорит мама? Что ещё записывает мама?
***
К утру я не сомкнул глаз. Проверил все подарки от Марии за последние годы. Смарт-часы, которые она подарила на прошлый день рождения – крошечный микрофон в застежке ремешка. Настольная лампа в кабинете – камера в основании. Даже чертова подставка для карандашей оказалась жучком.
За завтраком я не мог смотреть ей в глаза. Она как ни в чем не бывало готовила блинчики, напевая какую-то песенку.
– Милый, ты какой-то бледный, – заботливо произнесла она, ставя передо мной тарелку. – Плохо спал?
“Ты же знаешь, как я спал”, – хотелось крикнуть мне. Вместо этого я пробормотал что-то про работу.
– Может, останешься дома? – она погладила меня по плечу, и я едва удержался, чтобы не отшатнуться.
– Нет, важная встреча.
***
В офисе я не мог сосредоточиться. Перед глазами всплывали моменты из прошлого, складываясь в жуткую мозаику:
Год назад:
– Почему ты не сказал, что заезжал к Павлу? – спросила она тогда как бы между прочим.
– А ты откуда…
– Да так, он упомянул случайно.
Павел потом клялся, что никому не говорил о моем визите.
Два года назад:
– Я слышала, ты собираешься уволиться?
– Что? Я только вчера об этом подумал…
Три года назад:
– Любимый, я купила тебе новый органайзер. Старый уже потрепанный.
В тот же день старый “случайно” залил кофе.
***
Вечером я сидел в машине перед домом, не решаясь войти. Телефон разрывался от звонков Марии:
– Ты где? Уже поздно!
– Задерживаюсь на работе.
– Я приготовила твой любимый ужин.
– Не жди меня, много работы.
Я припарковался в двух кварталах от дома и открыл ноутбук. Нашел самые старые записи. Боже. Четыре года. Она следила за мной четыре года. Каждый шаг, каждый вздох, каждый разговор с детьми…
Дети. От этой мысли похолодело внутри. Я прокрутил записи из детской. Вот Алиса рассказывает своей кукле секрет про первую любовь в садике. Вот Миша плачет, потому что разбил мамину любимую вазу, и просит свою сестру никому не говорить. Их маленькие, личные тайны – все записано, все под контролем.
Я вспомнил, как Мария всегда точно знала, кто разбил тарелку или нарисовал на обоях. Дети удивлялись ее “материнской интуиции”. Черт возьми, какая же это интуиция…
***
В три часа ночи я тихо открыл дверь квартиры. Мария спала. Я прошел в детскую, осторожно разбудил Алису:
– Солнышко, нам нужно поехать к бабушке, – прошептал я.
– Прямо сейчас? – сонно спросила она.
– Да, это сюрприз.
Миша даже не проснулся, когда я взял его на руки. Я собрал самое необходимое – документы, одежду, любимые игрушки. Действовал механически, стараясь не думать. В последний момент вытащил камеру из ночника и положил её на подушку рядом с Марией. Пусть знает, как это – быть под наблюдением.
Уже в машине Алиса спросила:
– А мама знает про сюрприз?
– Нет, милая. Это сюрприз и для мамы тоже.
Я выбросил телефон в урну на заправке. Купил новый, простейший, только для звонков. Когда мы выезжали на трассу, начало светать. В зеркале заднего вида я видел спящих детей и думал о том, как объяснить им все это позже. Как сказать, что их мама, которая читала им сказки и пекла блинчики по утрам, превратила наш дом в камеру наблюдения? Как объяснить, что любовь – это доверие, а не слежка?
На следующем светофоре я достал новый телефон и набрал номер отца:
– Пап, мы приедем пожить к вам… Нет, все не в порядке. Совсем не в порядке.
В этот момент в бардачке завибрировал еще один жучок, о котором я не знал. Где-то в городе проснулась Мария и поняла, что ее идеальная система контроля дала сбой. Что ее муж и дети исчезли. Что все ее камеры теперь будут записывать только пустоту.
А я впервые за четыре года почувствовал себя свободным. Страшно свободным.
Телефон зазвонил, когда мы подъезжали к родительскому дому. Номер незнакомый, но я знал, кто это. Понятия не имею, как она нашла мой новый номер так быстро.
– Андрей, где дети? Что происходит? – голос Марии дрожал. – Я проснулась, а вас нет. Почему ты не отвечаешь на звонки?
– Ты правда спрашиваешь “что происходит”? – я старался говорить тихо, чтобы не разбудить детей. – Может, расскажешь про камеры? Про прослушку? Про годы тотальной слежки?
В трубке повисла тишина. Потом всхлип.
– Я все могу объяснить…
– Нет, Маша. Уже не можешь.
Я нажал отбой и вытащил сим-карту. На всякий случай.
***
– Господи, сынок, ты побледнел как смерть, – мама встретила нас на пороге. – Проходите скорее, я уже постелила детям в твоей старой комнате.
Папа молча помог занести вещи. Когда дети уснули, мы сели на кухне. Я достал ноутбук:
– Смотрите.
Они смотрели записи молча. Мама только качала головой, а отец все крепче сжимал кулаки.
– Я всегда чувствовала, что с ней что-то не так, – наконец произнесла мама. – Помнишь, как она устроила истерику, когда ты поехал на конференцию в Питер?
– И как выспрашивала про твои старые отношения, – добавил отец. – Все детали, все подробности…
– А я-то думал, она просто ревнивая.
***
К обеду телефон разрывался от звонков с разных номеров. Мария звонила всем – моим друзьям, коллегам, родственникам. Её версия событий менялась с каждым звонком:
Коллеге:
– Он украл детей! Вы должны помочь мне их вернуть!
Общей подруге:
– Я просто хотела защитить семью. Сейчас столько соблазнов вокруг…
Её родителям:
– Он совсем с ума сошел! Придумал какие-то камеры!
Моему брату:
– Это все от большой любви… Я так боялась его потерять…
К вечеру приехали её родители. Мама вышла на крыльцо:
– Андрей не хочет с вами разговаривать.
– Но наша дочь…
– Ваша дочь больна. Ей нужна помощь специалиста, а не оправдания.
***
Через неделю пришли документы от адвоката. Маша требовала вернуть детей, угрожала судом. Я молча передал юристу флешку с записями.
– Боже мой, – сказал он, просмотрев материалы. – Это же… это уголовщина. Вторжение в частную жизнь, нарушение тайны переписки…
– Я не хочу её сажать. Просто хочу развод и детей.
– С такими доказательствами она сама согласится на ваши условия.
***
Алиса стала плакать по ночам. Я слышал, как она шепчет брату:
– Может, мама нас больше не любит?
– Любит, – отвечал я, садясь на край кровати. – Просто ей сейчас нужно… подлечиться.
– От чего?
– От желания всё контролировать.
Миша забрался ко мне на колени:
– А мы к ней поедем?
– Обязательно. Но не сейчас.
***
Через месяц я нашел квартиру в соседнем городе. Устроил удаленную работу. Дети пошли в новый садик. Жизнь медленно налаживалась.
Маша прислала письмо. Длинное, с извинениями и объяснениями. Писала про свое трудное детство, про отца-тирана, про патологический страх потерять контроль. Про то, как любовь превратилась в одержимость.
Я не ответил.
***
Через полгода мы случайно встретились в супермаркете. Она похудела, осунулась. Дети кинулись к ней обниматься.
– Ты хорошо выглядишь, – сказала она.
– Ты тоже.
– Я… я хожу к психотерапевту. Дважды в неделю.
– Это хорошо.
– Может, когда-нибудь…
– Нет, Маш. Некоторые вещи нельзя склеить.
***
Год спустя я сидел в новой квартире, слушая, как дети возятся в соседней комнате. На столе лежала коробка со старыми вещами – я наконец решился их разобрать. Фотографии, письма, сувениры… Тот самый антикварный ночник.
Я достал его, повертел в руках. Красивая вещь. Жаль, что она стала символом предательства.
– Пап, смотри, что я нарисовала! – в комнату влетела Алиса с альбомом.
– Покажи… это мы?
– Да! Ты, я, Миша и мама. Только мама далеко, поэтому она маленькая.
Я обнял дочь. Может быть, когда-нибудь Мария действительно излечится. Может быть, дети смогут проводить с ней больше времени. Может быть…
Но я знал точно: я никогда не вернусь в дом, где каждая вещь может оказаться камерой. Где любовь измеряется количеством записей. Где доверие – пустой звук.
Ночник отправился в мусорный бак. А мы с детьми пошли в парк – кормить уток, смеяться и жить настоящей жизнью. Без камер и микрофонов. Без страха и паранойи.
Просто жить.
***
Иногда по ночам я все еще просыпаюсь в холодном поту. Мне кажется, что за мной наблюдают. Что каждый подарок, каждая новая вещь может оказаться жучком.
Но потом я слышу мирное сопение детей за стеной. Вижу рассвет в окне. И понимаю: мы свободны.
А Мария… надеюсь, она тоже найдет свою свободу. От страхов, от мании контроля, от своих демонов.
Но как эта история выглядела с точки зрения жены? Сейчас вы узнаете.
– Он обязательно должен его получить, – шепнула я мастеру, протягивая антикварный ночник. – Сделайте все идеально.
– Не волнуйтесь, камеру не заметит даже специалист, – ответил он, пряча устройство в винтажный корпус.
Я знаю, что поступаю неправильно. Каждый раз, устанавливая новую камеру или жучок, я говорю себе: “Это последний. Просто чтобы убедиться”. Но потом случается что-то незначительное – поздний звонок, случайный женский смех на заднем плане, запах чужих духов – и я снова погружаюсь в свою паранойю.
***
Сегодня 23 февраля. Я протягиваю Андрею коробку, и мое сердце колотится как сумасшедшее. Не потому, что боюсь – он не найдет камеру, я заплатила лучшему мастеру в городе. Я боюсь того, что могу услышать, когда он останется один.
– С днем защитника отечества, любимый! – улыбаюсь я, стараясь, чтобы голос звучал естественно.
Он разворачивает подарок, и его лицо светится от радости. Если бы он только знал, как долго я выслеживала этот ночник. Три месяца поисков, десятки звонков антикварам. Я нашла его в другом городе, специально съездила за ним. Продавец не хотел расставаться с вещью, но деньги решают все.
– Маша… как ты… где ты его нашла?
– У меня свои секреты, – подмигиваю я, чувствуя, как внутри все сжимается от этой полуправды.
***
Вечером я готовлю ужин, стараясь не думать о том, что сегодня получу новую порцию записей. Дети носятся по квартире – мои маленькие, невинные дети, которые не знают, что их мама превратила дом в паутину из камер и микрофонов.
Я помню, как все началось. Четыре года назад, когда я нашла в его пиджаке чек из ресторана, где мы никогда не были вместе. Он объяснил – деловой обед с клиентами. Я поверила. Почти поверила. Но червячок сомнения уже начал грызть.
Первым был диктофон в его любимой подставке для карандашей. Я слушала записи неделями – только рабочие разговоры и шелест бумаг. Потом появилась первая камера. Потом еще одна. Это затягивало – знать все, контролировать каждый момент.
***
Ночью я притворяюсь спящей, когда он спускается на кухню. Сердце замирает – вдруг заметит? Но нет, он просто любуется подарком. Я почти расслабляюсь, когда слышу звук отвертки.
Лежу неподвижно, задержав дыхание. Слышу, как он подключает ноутбук. Внутри все обрывается – он найдет записи. Все записи. Четыре года наблюдений, подозрений, страхов.
Хочется вскочить, выхватить ноутбук, закричать: “Это все от любви! Я просто хотела быть уверена! Я не могла иначе!”
Но я продолжаю притворяться спящей. Потому что знаю – любовь так не поступает. Настоящая любовь доверяет.
А я… я просто больна. И теперь он это знает.
Утро началось как обычно. Я готовила блинчики, напевая песню, делая вид, что ничего не изменилось. Но внутри все дрожало. Я видела, как он избегает моего взгляда, как вздрагивает от прикосновений. Он знает. Боже, он все знает.
– Милый, ты какой-то бледный, – говорю я, ставя перед ним тарелку. Руки предательски дрожат. – Плохо спал?
Он что-то бормочет про работу. Раньше я бы тут же проверила записи, узнала правду. Но сейчас… сейчас я просто стою и смотрю, как рушится мой идеальный мир.
***
Когда он уехал на работу, я бросилась к компьютеру. Все устройства работают, передают сигнал. Я вижу, как он сидит в офисе, смотрит в одну точку. Слышу, как тяжело дышит.
Внезапно он достает телефон:
– Павел? Можешь говорить?… Да, срочно нужна консультация юриста… Нет, не по работе. Личное…
Я выключаю звук. Впервые за четыре года я не хочу знать, о чем они говорят.
***
Вспоминаю, как все начиналось. После того ресторанного чека я стала замечать мелочи. Как он прячет телефон, когда я вхожу в комнату. Как задерживается на работе. Как иногда отвечает невпопад, будто мыслями где-то далеко.
Мой отец так же себя вел, когда предавал маму. Я помню те вечера, когда она плакала на кухне, а он “задерживался в офисе”. Помню, как она умоляла его остаться, а он просто собрал вещи и ушел. Мне было двенадцать.
– Мужчинам нельзя верить, – сказала тогда мама. – Они врут.
И я поверила. Поверила так сильно, что превратила свой дом в тюрьму, а любовь – в систему слежения.
***
К вечеру он все еще не вернулся. Я звоню:
– Ты где? Уже поздно!
– Задерживаюсь на работе.
Лжет. Я вижу по камерам – его нет в офисе. Но где? Почему не могу найти его по GPS? Телефон выключен?
Паника накатывает волнами. Я проверяю все камеры, все записи. Может, пропустила что-то важное? Какой-то знак, намек?
Дети спрашивают про папу. Вру им про срочную работу. Господи, когда я начала врать собственным детям?
***
Ночью я не могу уснуть. Прокручиваю в голове последние годы. Вот он говорит по телефону с мамой – я записываю. Вот обнимает детей – камера снимает. Вот шепчет что-то во сне – диктофон пишет.
Я создала идеальную систему. Каждый шаг, каждое слово, каждый вздох – все под контролем. Но что я нашла? Ничего. Абсолютно ничего.
Андрей никогда меня не предавал. Не врал.
Предала его я.
***
В три часа ночи слышу шаги. Притворяюсь спящей – старая привычка. Он что-то делает в детской. Потом тихие голоса, шорох одежды…
Хочется вскочить, закричать: “Стой! Не уходи! Я все объясню!”
Но я лежу неподвижно. Потому что знаю – нечего объяснять. Нельзя оправдать четыре года паранойи. Нельзя склеить разбитое доверие.
Слышу, как закрывается входная дверь. Как заводится машина. Как затихает звук мотора вдали.
Только тогда замечаю на подушке рядом – камеру из ночника. Мое последнее орудие контроля теперь направлено на меня.
Включаю свет. Квартира кажется огромной и пустой. Захожу в детскую – пустые кровати, открытые шкафы. В ванной нет зубных щеток. В прихожей исчезли любимые игрушки.
Бросаюсь к компьютеру – может, смогу отследить машину? Но нет, он все продумал. Телефон выключен, GPS в машине отключен.
Они исчезли. Мои муж, мои дети – растворились в ночи, оставив меня наедине с моими камерами, записями и паранойей.
Сажусь на пол посреди детской. В углу мигает красный огонек очередной камеры. Я смотрю прямо в объектив и впервые за долгие годы позволяю себе разрыдаться.
Теперь я сама под наблюдением. Только наблюдать больше не за чем – в доме осталась только сломленная женщина, которая разрушила свою семью страхом потерять её.
Звонит будильник. Шесть утра. Обычно в это время я проверяю ночные записи.
Но сегодня записывать нечего. Но благо, что у меня есть источник в компании телефонов, я быстро узнаю его новый номер за круглую сумму.
Я сама стала главным персонажем этого реалити-шоу.
И это самое страшное наказание.
Первые дни я металась как раненый зверь. Звонила всем подряд, сочиняла истории, придумывала оправдания. Каждому рассказывала новую версию – что именно подтвердит их предубеждения, заставит принять мою сторону.
– Он украл детей! – кричала я в трубку его коллеге, зная, что тот всегда меня недолюбливал.
– Я просто хотела защитить семью, – плакала в телефон нашей общей подруге Лене.
– Он сошел с ума, придумал какие-то камеры! – убеждала своих родителей, но голос дрожал от лжи.
***
Через неделю я сидела в пустой квартире, окруженная работающими камерами. Они все еще записывали – мое одиночество, мои истерики, мои попытки собрать осколки разрушенной жизни.
В детской все осталось как было – разбросанные карандаши Алисы, недостроенная башня из Лего Миши. Я не могла заставить себя убрать их игрушки. Каждый вечер включала запись с камеры в детской – просто чтобы услышать их голоса, их смех, их маленькие секреты.
– Мам, а правда, что если загадать желание на падающую звезду, оно сбудется? – спрашивала Алиса на записи двухмесячной давности.
– Конечно, солнышко.
– Тогда я загадаю, чтобы мы всегда были вместе!
Я выключила запись. Горько рассмеялась. Вот оно, желание на падающую звезду – разбилось о мою паранойю.
***
На приеме у психотерапевта я наконец рассказала все. Про отца, который ушел к другой. Про мать, которая превратилась в тень себя прежней. Про мой патологический страх потерять контроль.
– Когда папа ушел, я поклялась себе, что со мной такого не случится, – говорила я, комкая салфетку. – Я буду знать все. Контролировать все. Тогда никто не сможет меня предать.
– И как это сработало? – спросил терапевт.
– Я сама себя предала. Предала его доверие. Предала наших детей.
***
Адвокат сказал, что с такими доказательствами – записями, камерами – у меня нет шансов получить опеку. И я не смогу видеть детей какое-то время.
– Это вторжение в частную жизнь. Статья.
– Я знаю.
– Он может подать на вас в суд.
– Знаю. Но он не станет. Он… он лучше меня.
Я подписала все бумаги. Согласилась на его условия. Он позволил мне видеться с детьми – редко, под присмотром его родителей.
***
Первая встреча была мучительной. Дети бросились обнимать меня, а я не могла сдержать слез.
– Мама, почему ты плачешь? – спросил Миша.
– Потому что очень соскучилась.
– А почему мы не можем жить вместе?
– Потому что мама… мама болела. И делала плохие вещи.
– Ты уже вылечилась?
– Пока нет, солнышко. Но я очень стараюсь.
***
Месяцы шли. Я ходила к психотерапевту. Выбросила все камеры и жучки. Училась жить без тотального контроля.
Однажды в супермаркете я столкнулась с Андреем. Он выглядел… счастливым. Свободным. Дети кинулись ко мне обниматься.
– Ты хорошо выглядишь, – сказала я.
– Ты тоже.
Я хотела сказать так много. Извиниться. Объяснить. Умолять о втором шансе. Но вместо этого просто сказала:
– Я хожу к психотерапевту. Дважды в неделю.
– Это хорошо.
– Может, когда-нибудь…
– Нет, Маш. Некоторые вещи нельзя склеить.
Он был прав. Некоторые вещи действительно нельзя склеить. Но можно построить что-то новое.
***
Сегодня я живу в маленькой квартире. Без камер. Без жучков. Без постоянного страха.
Дети приходят ко мне на выходные. Мы готовим печенье, смотрим мультфильки, и я учусь просто быть мамой. Не надзирателем, не следователем – просто мамой.
Иногда, укладывая их спать, я замечаю в углу комнаты мигающий огонек – датчик пожарной сигнализации или что-то еще – и на секунду возвращается старый импульс. Проверить. Проконтролировать. Узнать.
Но потом я слышу сонное “спокойной ночи, мамочка” и понимаю: единственное, что действительно нужно контролировать – это своих демонов.
А любовь… настоящая любовь живет без камер. Без слежки. Без паранойи.
Я потеряла мужа. Почти потеряла детей. Но, может быть, наконец нашла себя.
И это начало новой истории. Истории о доверии, прощении и исцелении.
Истории без скрытых камер.
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет приятно!