Я никогда не думала, что буду прятать следы крови с рубашки собственного сына. Господи, как же это звучит… Нет-нет, не подумайте ничего такого – я же нормальная мать. По крайней мере, всегда считала себя таковой. Учительница начальных классов, между прочим. Двадцать три года стажа, множество выпусков, и каждому родителю я твердила одно и то же: “Доверяйте своим детям, но держите руку на пульсе”.
Забавно, как жизнь иногда подкидывает такие шуточки.
– Лен, а твой-то как? Не шалит? – спросила меня как-то Марина Петровна, пока мы проверяли тетрадки в учительской.
– Максим? – я улыбнулась, представив своего долговязого сына. – Да что ты, золотой мальчик. Семнадцать лет, а всё как в десять – придёт, обнимет, расскажет, как дела…
Вру, конечно. Уже месяца три как перестал рассказывать. Да и обнимать тоже. Но не говорить же об этом Марине Петровне – она же всему району растрезвонит. У нас в городке новости разлетаются быстрее, чем голуби на площади, когда бабушка Зина начинает крошить хлеб.
Дома я часто смотрела на закрытую дверь его комнаты. Музыка какая-то непонятная, голоса друзей из компьютера, и вечное “Мам, всё нормально” в ответ на любой вопрос. Я себя уговаривала – переходный возраст, пройдёт. Все через это проходят.
А потом случилась та ночь.
Часы показывали почти полночь, когда я услышала, как проворачивается ключ в замке. Максим обычно возвращался раньше, но я решила не устраивать допрос – в конце концов, уже почти взрослый. Однако что-то заставило меня выглянуть в коридор.
– Макс?
Он замер, как олень в свете фар. Правая рука прижата к груди, куртка наполовину снята.
– Мам, ты чего не спишь?
– Тетради проверяла. – Я включила свет. – Господи, что с рукой?!
– Ничего страшного, правда. – Он попытался проскользнуть мимо меня, но я успела заметить разбитые костяшки и пятна крови на рукаве.
– Стоять! – Мой учительский тон сработал безотказно. – Немедленно покажи руку.
– Мам, да я просто… споткнулся. И упал. На… на кулак.
– На кулак он упал, – я закатила глаза. – Ты ещё скажи, что в глаз случайно дверью ударился.
– Слушай, давай завтра поговорим? – Его глаза забегали по сторонам. – Я правда устал.
Что-то в его голосе заставило меня отступить. Страх? Стыд? Я не могла понять, но материнское сердце сжалось от нехорошего предчувствия.
– Хорошо, иди. Но утром мы поговорим.
Он кивнул и почти бегом скрылся в своей комнате. А я осталась стоять в коридоре, глядя на крошечную капельку крови на полу. Потом достала влажные салфетки и тщательно её стёрла. Почему-то казалось важным, чтобы не осталось никаких следов.
Ночью я не могла уснуть. В голову лезли дурацкие мысли – может, он связался с плохой компанией? Или его обижают? Или… нет, нет, только не всякая дрянь, упаси господи. Я представила, как завтра в школе буду объяснять детям разницу между добром и злом, и меня затошнило от иронии ситуации.
Утром Максим ушёл раньше обычного, оставив записку “Буду поздно”. И это мой сын, который раньше не мог уйти, не съев мамины блинчики! Я смотрела на его почерк, такой знакомый – сколько я их проверила, этих детских каракулей, а его самый родной – и в этот момент я чувствовала, как земля уходит из-под ног.
А потом зазвонил телефон.
– Алё, Ленка? – голос соседки Тамары звенел от возбуждения. – Ты слышала? У Михалыча ночью машину разбили! И самого его напугали до полусмерти! Представляешь, какие твари? В нашем-то районе!
* * *
Я сидела на кухне школы, крутя в руках остывшую чашку чая, и пыталась убедить себя, что это просто совпадение. Мало ли подростков шатается по ночам? Мало ли у кого разбиты костяшки? В конце концов, Максим не какой-нибудь хулиган. Он в математической олимпиаде участвовал в прошлом году!
– Елена Андреевна, – раздался из коридора школы пронзительный голос завуча, – а вы слышали про Михалыча?
“Господи, дайте мне сил,” – подумала я, натягивая дежурную улыбку.
– Да, Галина Семёновна, просто ужас какой-то.
– И я про что! – Она придвинулась ближе, обдавая меня запахом “Красной Москвы”. – А участковый говорит, что видели там подростков. Представляете? Может, даже кто-то из наших!
Я чуть не выронила классный журнал.
– Из наших? Да бросьте, наши дети не такие.
– Ой, не скажите, – она многозначительно подняла палец, – вон, Светкин сын в прошлом году что учудил? А казался таким паинькой!
Весь день я была как на иголках. На уроках путала имена учеников, в столовой налила себе два супа подряд, а когда третьеклассник Петя спросил, почему у меня дрожат руки, я соврала про двойной кофе.
Вечером Максим снова пришёл поздно. Я ждала его на кухне, заранее приготовив целую речь. Но стоило ему появиться на пороге – осунувшемуся, с тёмными кругами под глазами – как все заготовленные слова испарились.
– Есть будешь? – спросила я вместо допроса.
– Не хочу.
– Макс, – я глубоко вздохнула, – нам нужно поговорить.
– Мам, я устал…
– О Михалыче, – выпалила я, и он застыл. – И о твоей разбитой руке.
Повисла тяжёлая тишина. Где-то на улице залаяла собака, в соседней квартире заиграла музыка. А мы стояли и смотрели друг на друга, словно чужие люди.
– Это не то, что ты думаешь, – наконец произнёс он.
– А что я думаю, Максим? – Мой голос дрожал. – Что мой сын, которого я растила одна, которому я доверяла, который…
– Я не хотел! – он вдруг сорвался на крик. – Думаешь, я специально? Это всё Колян с Серым! Они предложили просто попугать его, типа прикол такой…
– Прикол? – я почувствовала, как внутри поднимается волна гнева. – Разбить машину пожилому человеку – это прикол?
– Мы не должны были… – Максим опустился на стул, спрятав лицо в ладонях. – Серый сказал, что Михалыч его сестре двойки ставил специально. Хотел типа отомстить. А я… я просто с ними был.
– И ударил его.
– Он сам выскочил! – В глазах сына мелькнул страх. – Мы думали, он спит, а он вышел, начал кричать… Я просто оттолкнул его, чтобы убежать. Клянусь, мам, я не хотел его бить!
Я смотрела на своего мальчика и не узнавала его. Где тот карапуз, который плакал, когда в мультике умер олененок? Где тот подросток, который каждое воскресенье ходил помогать бабушке Зине с продуктами?
– Что теперь будет? – спросил он тихо.
Я не знала. Правда не знала. В школе нам не рассказывали, что делать, если твой ребенок совершил преступление. В книжках по воспитанию об этом тоже ничего не писали.
На следующий день в школе ко мне подошел участковый Петр Николаевич. Добродушный мужчина с пышными усами, он когда-то учился в параллельном классе со мной.
– Леночка, – начал он, переминаясь с ноги на ногу, – тут такое дело… Свидетели говорят, что видели подростков, похожих на твоего Максима, возле дома Михалыча в ту ночь.
Я почувствовала, как к горлу подступает тошнота.
– Да ты что, Петь? Максим в ту ночь дома был, фильм смотрел. Я сама слышала.
Соврала. Первый раз в жизни соврала представителю закона. И самое страшное – даже не поморщилась.
Вечером я долго сидела в темноте, слушая, как Максим ходит по своей комнате. Туда-сюда, туда-сюда. Как тигр в клетке. А может, это я была в клетке? В клетке собственной лжи, страха и желания защитить своего ребёнка любой ценой.
Утром я нашла на кухонном столе записку: “Мам, прости. Я всё исправлю”. И следы от слёз на бумаге.
А через час позвонила классная руководительница Максима:
– Елена Андреевна, вы знаете, что ваш сын не явился на контрольную по алгебре?
Я механически ответила что-то про простуду, а сама уже набирала его номер. Гудки, гудки, и это мерзкое “Абонент временно недоступен”.
Наш маленький город гудел как растревоженный улей. Все обсуждали происшествие у Михалыча, выдвигали версии, требовали найти и наказать виновных. А я продолжала вести уроки, улыбаться родителям и делать вид, что всё нормально. Только ночами выла в подушку, чтобы никто не слышал.
В тот день максим вернулся затемно. Просто открыл дверь своим ключом и встал на пороге – потерянный, промокший от дождя.
– Я был у него, – сказал он, не глядя мне в глаза. – У Михалыча.
Сердце пропустило удар.
* * *
– Что значит “был у него”? – мой голос предательски дрогнул.
Максим прошёл на кухню, оставляя мокрые следы на полу. Я машинально отметила, что надо будет протереть. Господи, о чём я думаю в такой момент?
– Я просто… не мог больше, – он опустился на стул, ссутулившись. – Знаешь, мам, когда ты соврала участковому…
Я налила ему чаю. Руки тряслись так, что чашка звенела о блюдце.
– И что ты ему сказал?
– Правду. – Максим поднял на меня глаза, и я увидела в них что-то новое. Что-то… меня заставило это сделать. – Всю. Про Коляна, про Серого, про машину. И про то, как я его толкнул.
– Господи… – я села рядом, чувствуя слабость в ногах. – И что он?
– Сначала молчал. Долго. Потом спросил: “А мать знает, что ты здесь?” Я сказал, что нет. А он… – Максим неожиданно улыбнулся, – он чай предложил. Представляешь?
Я не представляла. В голове не укладывалось.
– С малиновым вареньем, – добавил сын тихо. – Как у бабушки Зины.
Мы проговорили до трёх ночи. Оказалось, Михалыч – Михаил Степанович – сорок лет преподавал в автомеханическом техникуме. И его “злостное” занижение оценок сестре Серого было просто требованием выучить материал. “Я же не мог допустить, чтобы она потом людям тормоза неправильно ремонтировала”, – сказал он Максиму.
– Мам, – Максим вертел в руках пустую чашку, – он согласился не заявлять. При условии…
– Каком?
– Я буду всё лето работать в его гараже. Бесплатно. Учиться чинить машины и… ну, свою вину отрабатывать. И ребята тоже, если согласятся.
Я смотрела на сына и не верила своим ушам.
– А если не согласятся?
– Тогда один. – Он пожал плечами. – Я уже решил.
Утром я пошла к Михалычу сама. Он открыл дверь, как будто ждал.
– Проходите, Елена Андреевна. Чай будете? С малиновым вареньем.
Мы проговорили два часа. О детях, о воспитании, о том, как сложно бывает различить правильное и неправильное.
– Знаете, – сказал он, провожая меня до двери, – в моей жизни тоже был такой случай. В молодости. И если бы не один человек, который поверил, что я могу измениться… – он замолчал, глядя куда-то вдаль. – Считайте, что я возвращаю долг.
***
Лето выдалось жарким. Максим приходил домой перепачканный машинным маслом, пахнущий бензином и… счастливый. Колян и Серый тоже появились в гараже Михалыча. Оказалось, что чинить машины намного интереснее, чем их ломать.
А в сентябре Михалыч предложил им подработку – уже официально, с зарплатой.
– Мам, – сказал мне как-то Максим, когда мы сидели вечером на кухне, – а ведь я тогда чуть всё не испортил. Если бы ты не соврала участковому…
– Нет, – я покачала головой, – я тоже чуть не испортила. Когда решила, что ложь может защитить тебя лучше, чем правда.
– А помнишь, как ты всегда говорила своим первоклашкам: “Правда – она как горькое лекарство…”
– “…невкусная, зато помогает”, – закончили мы хором и рассмеялись.
Город наш всё такой же – маленький, сплетни разлетаются со скоростью света, а бабушка Зина всё так же кормит голубей на площади. Только теперь, проходя мимо гаража Михалыча, я слышу смех, звон инструментов и голос сына, объясняющий кому-то устройство карбюратора.