Пыль кружилась в лучах заходящего солнца, пробивающихся сквозь немытые окна. Катя чихнула, вытирая тыльной стороной ладони нос. Старый дом бабушки пах так же, как и всегда – сушеными травами, дымом и чем-то перечным, как сама Мария Васильевна.
– Ну и где ты хранила все свои секреты, бабуль? – пробормотала Катя, проводя пальцем по пыльной полке.
Последний раз она была здесь пять лет назад. Приехала на выходные, но не выдержала и двух дней – снова поругались. Бабушка, как всегда, начала со своего любимого:
– Когда замуж собираешься? В твои годы я уже…
– Бабуль, давай не начинать? – отмахнулась тогда Катя.
– Вот именно что не начинала! А надо было! – Мария Васильевна поджала губы. – Светка, мать твоя, хоть и рано тебя родила, но успела семью создать.
Катя тогда психанула и уехала. А теперь вот… теперь уже и поругаться не с кем.
На кухне все осталось таким же – старый буфет с треснувшим стеклом, занавески в мелкий цветочек, выцветшие до неопределенного цвета, и этот чертов календарь 1983 года. Катя всегда удивлялась – почему именно этот год? Что в нем такого особенного?
– Господи, да тут весь хлам можно в музей советского быта сдавать, – усмехнулась она, открывая скрипучие дверцы буфета.
Из глубины шкафа на нее уставились знакомые банки с вареньем. На каждой аккуратная наклейка с годом. Последняя датировалась прошлым летом – бабушка до последнего держалась за свои привычки.
Разбирая вещи, Катя случайно задела локтем старый комод. Он пошатнулся, и что-то с глухим стуком упало за него. Чертыхнувшись, она попыталась отодвинуть тяжелую мебель.
– Ну же, давай… – пропыхтела она, налегая на комод.
За ним оказалась неприметная дверца. Катя замерла. Что-то смутно шевельнулось в памяти – кажется, в детстве она уже видела эту дверь. И кажется…
– Точно! – она щелкнула пальцами. – Бабуля всегда говорила не лезть туда. “Нечего там делать маленьким девочкам!”
Рядом с дверцей на полу поблескивал ключ с темным брелоком в виде якоря. Катя подняла его, повертела в руках. В голове явственно прозвучал строгий голос бабушки: “Катерина! Положи где взяла!”
– Прости, бабуль, – усмехнулась она, вставляя ключ в замок. – Но я уже не маленькая девочка.
Замок поддался с трудом, словно его не открывали много лет. Петли протяжно заскрипели. В лицо пахнуло затхлостью, пылью и… чем-то еще. Чем-то таким, от чего по спине пробежал холодок.
Катя достала телефон, включила фонарик.
– Ну что ж, – пробормотала она, делая первый шаг вниз по скрипучим ступенькам. – Посмотрим, что ты прятала в своем подвале, Мария Васильевна.
Луч фонарика выхватывал из темноты очертания странных предметов. Катя ожидала увидеть банки с соленьями, старые чемоданы, может быть, сломанную мебель – обычный хлам, который копится в каждом доме десятилетиями. Но подвал оказался совсем другим.
– Ничего себе архив! – присвистнула она, осматривая аккуратные ряды коробок и папок на металлических стеллажах.
Помещение было намного больше, чем казалось снаружи. Катя медленно шла вдоль полок, читая надписи на корешках папок: “1970-1972”, “Документы Н.”, “Больничные справки”, “Дело №147″…
В углу что-то белело. Катя направила туда фонарик и замерла. Детская кроватка. Старая, с облупившейся краской, но… Она подошла ближе. Одеяльце внутри было аккуратно расправлено, будто кто-то только что уложил ребенка спать. Но слой пыли на бортиках говорил о том, что к кроватке не прикасались много лет.
– Жуть какая, – пробормотала Катя, невольно поёжившись.
Она достала первую попавшуюся папку. Внутри оказались письма – десятки писем, написанных разными почерками. Катя начала читать:
“Дорогая Мария Васильевна!
Я понимаю Ваше решение, но умоляю – позвольте мне хотя бы увидеть её. Я поправляюсь, врачи говорят, что через месяц меня выпишут. Я знаю, что была слаба и не могла заботиться о ней, но сейчас…”
Письмо обрывалось. Дата – март 1971 года. Подпись – “Настя”.
Катя схватила другую папку. Свидетельство о рождении её матери, Светланы. Но что-то было не так… Она достала телефон, открыла фотографию документа, который хранился у неё дома. Даты не совпадали. Место рождения тоже.
– Так, спокойно, – Катя провела рукой по лицу. – Может, это ошибка…
Следующий документ заставил её похолодеть. Свидетельство о рождении на имя Ольги Анастасьевны Соколовой. Та же дата, что и у матери. Те же данные о весе и росте новорождённой.
Звук упавшей где-то наверху книги заставил Катю вздрогнуть. Она нервно рассмеялась:
– Так, Катерина, возьми себя в руки. Ты же журналист, привыкла работать с документами.
Но руки всё равно дрожали, когда она открывала следующую папку. Фотографии. Много фотографий. На первой – молодая бабушка, такая красивая, что Катя невольно залюбовалась. Рядом с ней – высокий мужчина в форме. И маленькая девочка…
– Мама? – Катя поднесла фотографию ближе к свету. Но надпись на обороте гласила: “1971. Наша Оля”.
Следующее фото – бабушка с какой-то женщиной. Обе улыбаются, держатся за руки. На обороте почерком бабушки: “Настя. Ты обещала, что всё будет хорошо”.
Катя опустилась на старый стул, стоявший у стены. В голове шумело. Она достала телефон, открыла контакты. “Баба Нина” – соседка, которая жила здесь, кажется, со времён основания деревни. Если кто и знает правду…
Гудки показались бесконечными.
– Алё? – раздался наконец скрипучий голос.
– Баба Нина? Это Катя, внучка Марии Васильевны.
– А, Катенька! – голос потеплел. – Ты где сейчас?
– В бабушкином доме. Баб Нин… можно я к вам зайду? Прямо сейчас?
– Конечно, девонька. Я как раз пироги достаю.
Через пять минут Катя уже сидела на кухне у бабы Нины. Старушка суетилась у стола, расставляя чашки и нарезая пирог с капустой.
– Баб Нин, – Катя сжала в руках горячую чашку. – Вы ведь давно бабушку знали?
– Ох, всю жизнь считай! – закивала старушка. – Мы ж с ней…
– А что случилось в семьдесят первом году?
Баба Нина застыла с занесённым над пирогом ножом. Медленно положила его на стол.
– Что ты такое спрашиваешь, девонька?
– Я была в подвале. Нашла документы. Фотографии. Кто такая Настя?
Старушка тяжело опустилась на стул.
– Господи, Катенька… – она перекрестилась. – Не думала, что придётся об этом говорить. Страшная история была, нехорошая.
Она помолчала, потом тяжело вздохнула:
– Привезли тогда в деревню молодую женщину, Настю. С дочкой маленькой. Муж у неё погиб, жить негде было. Добрая была, красивая, но слабенькая здоровьем. А тут ещё простыла сильно, в больницу попала с воспалением лёгких. Девочку её временно в дом малютки определили…
Баба Нина снова замолчала, теребя край фартука.
– А потом? – тихо спросила Катя.
– А потом Настя из больницы вернулась, а ей сказали, что девочку в другой город перевели. Она искала, писала письма… Да только где там. А потом… – старушка снова перекрестилась, – умерла она. Сердце не выдержало.
– А девочка? – Катин голос дрожал.
– А девочка… – баба Нина посмотрела Кате прямо в глаза. – Девочка у Марии Васильевны объявилась. Светланой назвала. Документы все чистые, комар носа не подточит. Кто ж будет спрашивать у уважаемого человека, откуда у неё дочь взялась?
В кухне повисла тяжёлая тишина, нарушаемая только тиканьем старых ходиков.
– То есть… – Катя с трудом подбирала слова. – Моя мама… она…
– Прости, девонька, – баба Нина погладила её по руке. – Не моё это дело было – правду рассказывать. Да и любила Мария Васильевна Светлану, уж это точно. Как родную растила.
Катя смотрела в окно, где темнело вечернее небо. В голове крутилось: “Как родную… Но не родную. Совсем не родную”.
Катя вернулась в бабушкин дом за полночь. Открыла дверь трясущимися руками – ключ никак не хотел попадать в замочную скважину. В доме было тихо, только часы на кухне отсчитывали время, словно отбивая удары её сердца.
Она машинально включила свет, поставила чайник. В голове крутились обрывки разговора с бабой Ниной, перемешиваясь с воспоминаниями детства.
– Ну уж нет, – пробормотала она, решительно направляясь к подвалу. – Раз начала, надо заканчивать.
В этот раз спуск дался легче – она уже знала, чего ожидать. Луч фонарика заплясал по стенам, выхватывая из темноты знакомые очертания полок. В углу что-то блеснуло – небольшая шкатулка, которую она не заметила в первый раз.
Внутри лежала потрёпанная тетрадь в коричневой обложке. Дневник.
– Так, бабуль, – Катя устроилась на старом стуле, положив тетрадь на колени. – Расскажи мне свою версию.
“12 марта 1971 года.
Сегодня привезли новую учительницу. Молодая совсем, с ребёнком. Говорит, муж разбился на мотоцикле. Настя её зовут. Добрая, светлая – таких сейчас мало. Девочка на неё похожа, Оленька. Смотрю на них и сердце щемит – у всех дети как дети, а я…”
“15 апреля 1971 года.
Настя совсем плоха. Температурит страшно, кашляет кровью. Олю забрали в дом малютки временно. Я навещала её там – славная девочка, смышлёная. Всё маму спрашивает…”
“20 апреля 1971 года.
Сегодня говорила с Петром Николаевичем. Он может помочь с документами. Говорит, такие случаи бывают – когда для ребёнка так лучше. А разве не лучше расти в семье, чем в детдоме? Настя ведь не выкарабкается, все врачи в один голос…”
Катя перелистнула несколько страниц. Почерк становился всё более нервным, торопливым.
“10 мая 1971 года.
Всё сделано. Теперь она моя. Моя Светочка. Я знаю, что многие осудят. Но разве я не имею права на счастье? Разве я не смогу дать ребёнку всё, что нужно? У меня есть дом, работа, уважение в деревне. А что ждало бы её в детдоме?”
“15 мая 1971 года.
Настя вернулась из больницы. Худая, страшная, как тень. Всё ходит по инстанциям, ищет дочь. Я не могу смотреть ей в глаза. Но разве я могу сейчас сказать правду? Разве могу отдать ребёнка умирающей женщине?”
Катя смахнула слезу. Следующая запись была сделана месяц спустя.
“20 июня 1971 года.
Сегодня похоронили Настю. Сердце не выдержало, говорят. А я знаю – тоска по дочери съела. Господи, прости меня грешную. Я ведь как лучше хотела…”
Дальше шли обычные записи – о том, как росла Светлана, её первые шаги, первые слова. Бабушка не пропустила ни одной мелочи. Последняя запись была датирована годом рождения самой Кати.
“3 сентября 1996 года.
Сегодня родилась правнучка. Катенькой назвали. Светочка такая счастливая… Смотрю на них и думаю – может, не зря всё было? Столько счастья, столько любви. Но груз на душе всё тяжелее. Видно, грехи не отпускают…”
Катя закрыла тетрадь. В подвале было тихо, только где-то капала вода. Она подошла к детской кроватке, провела рукой по пыльному бортику.
– И что мне теперь с этим делать, а, бабуль?
Её взгляд упал на фотографию, лежавшую на стуле – молодая бабушка держит на руках маленькую светловолосую девочку. Обе смеются.
Катя достала телефон, открыла галерею. Нашла фотографию пятилетней давности – она сама держит на руках племянницу. Тот же поворот головы, та же улыбка…
– Вот значит как, – прошептала она. – Целая цепочка украденного счастья. Украденного… или спасённого?
Она сложила все документы обратно в коробку. Подумала немного и добавила туда бабушкин дневник. Поставила коробку на полку, стерев с неё пыль.
Поднявшись наверх, Катя заперла дверь в подвал. Ключ положила на старое место за комодом. Потом прошла на кухню, села за стол. Старый календарь 1983 года всё так же висел на стене.
– Теперь понятно, почему именно этот год, – сказала она вслух. – Год, когда ты чуть не проговорилась маме. Год, когда решила запереть свою тайну в подвале.
На столе стояла фотография бабушки – строгое лицо, убранные в пучок волосы. Катя смотрела на неё долго, пытаясь разглядеть в этих чертах что-то новое. Потом вдруг улыбнулась:
– Знаешь, бабуль… Я не буду тебя судить. Как там говорится – пусть бросит камень тот, кто сам без греха? Да и какой теперь смысл…
Она встала, подошла к окну. Над деревней занимался рассвет – новый день в старом доме, хранящем теперь одной тайной больше.
– Спи спокойно, Мария Васильевна. Я сохраню твой секрет. В конце концов… – Катя положила руку на живот, улыбнувшись своим мыслям, – у каждой семьи должны быть свои тайны. Правда, малыш?